Петропавлов

А.Петропавлов

О феномене Владимира Софроницкого

Отмечая 100-летнюю годовщину со дня рождения Владимира Софроницкого, вспомним, что и со дня смерти великого русского музыканта прошло уже 40 лет - срок вполне достаточный для того, чтобы попытаться понять, чем же этот гениальный пианист принципиально отличался от всех своих собратьев по профессии, так как, по признанию большинства слышавших его современников, в исполнительстве XX века он занимал совершенно особое место.
Действительно, феномен творческой личности Софроницкого представляется абсолютно уникальным и даже необъяснимым по силе и качеству эмоционального воздействия на слушателей. Это воздействие носит, на первый взгляд, некий иррациональный характер и не основано на каких-то поддающихся определению пианистических и артистических достоинствах его искусства. Хорошо знакомый с искусством Софроницкого С. Нейгауз писал: в нем «самым поразительном было то, что на всем его искусстве лежал покров тайны, нельзя было понять, как он это делает» [1]. А ведь рядом с ним творили пианисты, обладающие зачастую не меньшей (если не большей) широтой репертуара, виртуозностью, колористической фантазией, темпераментом, гипнотичностью исполнения. Достаточно назвать имена К.Аррау, В.Бакхауза, А.Корто, Б.Кемпфа, Э.Фишера, В.Гизекинга, Арт. Рубинштейна, В.Горовица, А.Бенедетти-Микельанджели, Г.Нейгауза, Э.Гилельса, Я.Флиера. М.Юдиной, С.Рихтера (список имен, естественно, далеко не полный). Однако, пожалуй, ни к одному из них не применимы слова С.Нейгауза, хотя все они, бесспорно, представляют колоссальное по масштабу и своеобразию явления искусства, по значению ни в чем не уступающие Софроницкому. Представляется, что «феномен Софроницкого», его «тайна» лежит в иной, отнюдь не артистической, плоскости. Для того, чтобы понять причину уникальности пианиста, обобщенно обозначим психологические концертные установки выдающихся представителей фортепианного искусства XX века, известные нам по их высказываниям или творческой практике, и сопоставим их. Так, при всей условности и приблизительности определений у них можно выделить следующие доминанты: одни относятся к публике в основном с равнодушием (Рахманинов) или ее игнорируют, играют «для себя» (Шнабель) или «словно бы «не видят своей аудитории» (Рихтер) [2], другие проповедуют или воспитывают (Юдина), третьи пытаются «раствориться в авторе», иные «священнодействуют» либо стремятся завоевать или ошеломить (Горовиц), иные хотят «дать публике по морде» (Прокофьев) и т.д., и т.п. Насколько же отличен от них Софроницкий, признававшийся, что «когда я играю, я всех люблю», «я лучше всего, когда играю» [3]. Таким образом, явление Софроницкого прежде всего принадлежит не пианистической, а этической категории. Артист сам так определил содержание своей работы над произведением: «Работа связана не только с самой музыкой. Работать нужно постоянно над собой духовно. Нужно думать не только о том, как лучше сыграть то или иное место, но и как стать выше, чище, духовнее, чтобы сами задачи были иными, чем еще вчера» [4]. Поэтому концерты и записи Софроницкого - акция в первую очередь не музыкальная, а этическая.
Именно его всечеловеческая любовь (не только к автору и произведению, но - главное! - к слушателям) в момент исполнения так отличала его от остальных великих интерпретаторов. Словно продолжая бетховенские заветы, он стремился, чтобы музыка шла «от сердца к сердцу». Трудно припомнить, кто бы еще играл с подобной активной психологической установкой. Ведь обычно пианисты (и самого высокого класса!) ставят во главу угла либо стремление максимально точно воплотить авторский замысел, либо убедительно представить свое видение произведения, наконец, выказать любовь к автору, но чтобы в процессе исполнения «любить всех» как Софроницкий?.. На такой нравственный подвиг был способен лишь он один, потому-то восприятие его игры принципиально отличается от восприятия игры других, не менее выдающихся и самобытных музыкантов. Я.Зак зафиксировал в своих воспоминаниях, как «замечательный пианист Э.Гроссман сказал, что ему настолько дорого исполнение Софроницким Фантазии Шумана, что другого, даже лучшего, он не хочет» [5]. Это поистине фаустовское желание («Остановись, мгновенье, ты прекрасно!») обусловлено, несомненно, в первую очередь высочайшими этическими качествами исполнения Софроницкого. При этом его интерпретации не содержат ни малейшего насилия над исполняемыми сочинениями - кажется, что это единственно возможный вариант их прочтения. Он никогда не подчеркивал наличие некоей концепции, тем не менее присутствовавшей в каждом играемом им произведении. Эта концепция не ощущалась какой-то изначально заданной жесткой конструкцией, она складывалась в процессе исполнения словно бы сама собой - и от этого воздействие на восприятие усиливалось. Во всех своих трактовках Софроницкий выступал как подлинный соавтор, превосходно знакомый с последней авторской волей. Поэтому, наставляя своих учеников, Софроницкий говорил по поводу каждого нового для них произведения: «В конце концов, у вас обязательно должно быть чувство, что вы сами его написали. И вы должны уметь полностью объяснить, почему здесь вами написано так, а не иначе, и почему выбрана именно такая форма. Имейте в виду, вы - автор того, что играете!» [6].
Сравнив, к примеру, искусство Софроницкого с искусством весьма им почитаемой и в жизни нравственно безупречной, почти святой, М.Юдиной, приходится признать, что в исполнительстве она нередко находилась целиком во власти неких «концептуальных идей», которые внушала аудитории с фанатизмом проповедника. При этом всякое инакомыслие, как правило, исключалось - юдинский «категорический императив» не допускал какой-либо иной точки зрения, даже если она не всегда соответствовала авторской. И слушатели иногда становились заложниками истовости юдинской трактовки, которая зачастую имела мало общего с концепцией автора, но была чрезвычайно убедительна.
Уровень искренности, исповедальности игры Софроницкого, ее бескомпромиссной нацеленности на слушателя не имеет себе равных в мировом пианистическом искусстве, что отмечалось многими выдающимися музыкантами. И вновь подчеркнем, что эти категории - не пианистические, а этические. Необычайная искренность исполнения и восприятия музыки выделяла Софроницкого из огромного количества собратьев по профессии. Характерно, что почти все большие артисты говорят о нем в основном в экстатическом тоне, даже не пытаясь анализировать его искусство. Вот, например, высказывание Я.Зака: «Главным в его исполнительском облике были и окрыленность таланта, и мастерство, и владение изумительными тайнами педализации и сокровеннейшими звучаниями рояля. Все было главным. Все вместе создавало невыразимое очарование, убедительность и силу исполнения, делало игру Софроницкого каким-то чудом» [7]. Г.Нейгауз, всю жизнь буквально боготворивший своего ученика С.Рихтера, все же наиболее восторженные слова посвящает Софроницкому: «Вспомним те ослепительные «протуберанцы красоты», которые поминутно выбрасывает солнце Софроницкого, с чем еще можно их сравнить! И разве не заставляют они забывать о всяких кругозорах, формах циклических и нециклических... Ведь бывают же мгновенья, которые ценнее и прекраснее многих лет жизни... Итак, - за красоту, за искусство Софроницкого! Слава ему, бесподобному поэту фортепиано!» [8]. Действительно, как точно определил художественный статус Софроницкого Г.Нейгауз! Конечно, Поэт, и уж никоим образом не распространенный сейчас Мастер...
С.Рихтер образно говорил, что «скрябинская спираль» привела Софроницкого к изобретению жизненного эликсира. «Этим эликсиром все пользовались, и я какое-то время тоже» [9]. «Жизненный эликсир» Софроницкого повлиял на всех, кто соприкасался с великим артистом, красноречивым подтверждением чему служит сборник «Воспоминания о Софроницком». Как игра пианиста, так и эта книга разительно отличается от изданий подобного рода особым интимно-исповедальным тоном повествования, душевной открытостью авторов. Особенно это заметно при сравнении воспоминаний о Софроницком с воспоминаниями о других известных музыкантах, написанных одними и теми же лицами (например, К.Аджемовым о М.Юдиной, М.Гринберг, Г.Гинзбурге, Я.Заке; С.Нейгаузом о С.Рихтере; Г.Нейгаузом о Я.Заке: Я.Заком и С.Савшинским о М.Юдиной). Безусловно, что воздействие гигантской (хотя и очень непростой) личности Софроницкого побуждало каждого, кто знал его, на лучшие душевные проявления.
Время, прошедшее со дня кончины Софроницкого, показало, что его искусство - по-прежнему недосягаемый эталон, в котором непостижимым и нераздельным образом сплавлены воедино этическое и художественное начала. В этом-то и заключается феномен великого пианиста.

Примечания
1. Нейгауз С. Тайна великого артиста //Воспоминания о Софроницком.
Изд. 2-е, доп. Сост., ред., вступ. статья и коммент. Я.Милыитейна. М.,
1982. С. 255.
2. Рабинович Д. Исполнитель и стиль. Избр. статьи. Вып. 1. М., 1979.С. 99.
3. Ширяева Н. В последние годы //Воспоминания о Софроницком.
Изд.2-е, доп. Сост., ред., вступ. статья и коммент. Я.Милыитейна. М.,
1982. С. 398.
4. Никонович В. Воспоминания о В.В. Софроницком // Там же, с. 195.
5. Зак Я. Воспоминания о В.В. Софроницком // Там же, с. ПО.
6. Никонович В. Воспоминания о В.В.Софроницком // Там же, с. 209.
7. Зак Я. Воспоминания о В. В. Софроницком // Там же, с. 110.
8. Аргамаков Б. Воспоминания о В. В. Софроницком // Там же, с. 69.
9. Борисов Ю. По направлению к Рихтеру. М., 2000. С. 83.

Предыдущая статья прорпор Следующая статья