Никонович

И.Никонович

В.В. СОФРОНИЦКИЙ ИГРАЕТ В МУЗЕЕ А.Н. СКРЯБИНА

Софроницкий! Мало кто из артистов в своё время вызывал столь восторженное, можно сказать, фанатическое преклонение. Его исключительность неожиданно раздвигала рамки самого понятия «фортепианное исполнительство». Софроницкий был по существу не столько интерпретатором, сколько самобытным художником-творцом сродни самым выдающимся композиторам, поэтам, живописцам. Его внутренний мир, его вдохновение излучали такую волшебную красоту, являли такое богатство поэтического мироощущения, были столь остро индивидуальны в претворении своей, глубоко личной правды, что иллюзия полной самостоятельности, а не воспроизведения лишь ранее созданного, неизменно сопутствовало ему во всей его деятельности. И не даром для поколений российской интеллигенции он являлся таким же поэтическим кумиром и символом, каким до него был Александр Блок. С Блоком его роднила смятённо-тревожная, трагическая сила вдохновения. Как и Блока, его отличали предельная чистота, внутренняя незащищенность и, вместе с тем, врожденный аристократизм во всем, до мелочей. Обоих объединяло и постоянное, беспощадное сжигание самих себя, совершенная неспособность к экономии жизненных и творческих сил. Кроме того, и тот, и другой были истинными, до мозга костей, петербуржцами, что уже само по себе определяло многое в их судьбах и обликах. Но не только «блоковское» начало связывало Софроницкого незримыми нитями с искусством «серебряного века». Пожалуй, более всего тут была причиной его удивительная психологическая ассонантность со Скрябиным. Чисто «скрябинский» аспект творческого бытия Софроницкого порой даже не сразу осознавался: результат складывался не только из конечных великолепных достижений, но и из самого процесса достигания. Всё, относившееся к Скрябину, было для него свято. Об Александре Николаевиче он мог говорить в любое время, в любом настроении. Во всей истории не было художественной личности более близкой ему, чем Скрябин.
С Домом-музеем композитора он был связан тесными узами с ранней молодости. Ещё в 1922 году он сыграл в нём первые две части третьей сонаты его вдове Татьяне Фёдоровне Шлёцер (незадолго до её смерти). Она плакала и говорила, что после самого Александра Николаевича ни у кого не слышала такого исполнения. Играл он скрябинскую программу и в день своего 25-летия, выступал и по возвращении из Франции, и в 30-годы, и при переезде в Москву из блокадного Ленинграда, но наиболее частыми (раз в две-три недели) его концерты здесь стали со второй половины 50-х годов. В доме его кумира состоялся и последний сольный концерт пианиста - 7 января 1961 года.
Каждое выступление Софроницкого становилось неким исключительным «действом», своеобразной «мини-мистерией», весьма родственной скрябинским откровениям для его друзей здесь же, за этим же роялем. Л.Сабанеев в своей книге «Воспоминания о Скрябине» писал, что Александр Николаевич после особенно удачных выступлений говорил: «Правда, когда такой контакт устанавливается со слушателями, то как будто уже начинается мистерия... Это уже не просто исполнение... это магия, заклинание...». Софроницкий же неоднократно в разговорах со своими близкими утверждал, что главное в его игре (и к чему он всегда стремился) - это особое «действо», во время которого он словно совершает над клавиатурой некие «пассы». К сожалению, и это «действо», и эти «пассы» остались лишь в памяти тех, кому посчастливилось быть их свидетелями: никакая, самая идеальная запись почти не способна дать о них представление.
Интерьер скрябинской квартиры. В комнатах чуть приторный аромат расставленных в вазах цветов. Зимой же это - свежий и бодрящий запах рождественской ёлочки. Обстановка, картины, само расположение вещей - всё, как было при Александре Николаевиче. Характерная скрябинская атмосфера интимности и странной, легкой взвинченности, неизвестно отчего просыпающегося ожидания грандиозных свершений. Сам хозяин словно лишь ненадолго куда-то отлучился и, милый, простой, деликатный, с приветливым выражением лица и едва заметной опьянённостью во взгляде, вот-вот появится у входных дверей. В кабинете открыт его рояль - он ещё хорошо сохранился. Портьеры на окнах задёрнуты. Слева от рояля тумбочка с включённой настольной лампой. На противоположной стене в полумраке виднеется картина Шперлинга «Заратустра» - мистический мудрец с белой лилией в руке. Справа, над письменным столом, - большой портрет матери композитора.
Посреди кабинета и в двух следующих комнатах, образующих анфиладу, ряды стульев. Музей заполнен до отказа. Молодёжь толпится по стенам, в коридоре, около дверей, в прихожей. Настроение приподнятое, чуть тревожное. В воздухе - электричество. Сейчас произойдет что-то очень важное, исключительное, нигде больше не повторяющееся. И, пожалуй, единственно достойное прежнего обитателя этой квартиры. Отнюдь не просто К1аvierabend...
Шёпот смолкает. Неподалёку от тёмной прихожей показывается знакомая статная фигура. Взгляд внутрь самого себя. Медленно подходит к роялю. Коротко, неохотно отвечает на аплодисменты. Нервно двигает лампу (с ней всегда беда: не так поставили, свет то слишком яркий, то слишком слабый). Мгновение тишины. Наконец - вхождение в «край обетованный». 10-15 минут ещё есть какая-то преграда. Потом начинается «тайнодействие».
Нигде больше Софроницкий не играл Скрябина так, как в его доме. Приходили не на концерт - в гости к Александру Николаевичу. Тот, кто теперь принимал гостей, чрезвычайно напоминал предшественника всем своим психологическим обликом, и в то же время незаметно отодвигал его неповторимостью собственных устремлений. Он открывал подчас новые, совсем неожиданные черты, о которых сам автор, по-видимому, и не думал (кстати, Скрябин в вечной изменчивости исполнительской стихии предусматривал эту возможность и даже настаивал на ней). Он, как всегда, не только старался благоговейно донести, но и внутренне дополнял, углублял, укрупнял, а кое-что и сознательно переделывал. Он опять-таки окрашивал всё неповторимо своим, «Софроницким», очень близким «скрябинскому» и всё же совершенно самостоятельным, а значит, и не абсолютно с ним совпадавшим. Это «софроницкое» бережно подхватывало святыню скрябинского искусства, но не остановилось, не застыло - смело понесло её дальше, через другое время, другим людям, по-своему развивая её, приближая к новым условиям, сохраняя в неприкосновенности лишь самый глубинный её смысл, и её сокровенный дух. В том, что Софроницкий конгениален в своих исполнительских прозрениях авторским, никто не сомневался. Знали: Скрябин играл иначе, но более подлинного, более «чистого» Скрябина не услышать. Подлинность - в самом характере переживания.
А в задней комнате, служившей раньше детской, склонившись над магнитофоном, «колдовала» группа молодых энтузиастов [1]. Сохранить, во что бы то ни стало сохранить каждую ноту великого музыканта - было их девизом. Правда, аппаратура оставляла желать много лучшего, акустические условия музея отнюдь не благоприятствовали записи, да и скрябинский «Бехштейн» зачастую не додерживал строя до конца концерта. Но что же было делать, если, к величайшему сожалению, ни одна из наших звукозаписывающих организаций - ни Радио, ни Студия грамзаписи - не проявляли ни малейшего внимания к тем неповторимым событиям, которые здесь происходили. Поэтому заслуги этих энтузиастов огромны. Многие произведения из репертуара пианиста сохранились только благодаря их усилиям. А некоторые варианты исполнений оказались лучше хранящихся в фондах Радио.
Ныне музей А.Н. Скрябина начинает публикацию своих сокровищ - концертов Владимира Владимировича Софроницкого.

Комментарии редколлегии
1. Татьяна Григорьевна Шаборкина, Евгений Мурзин, Лев Сулержицкий, Вадим Крюков, Нина Ширяева, Игорь Никонович, Павел Лобанов.

Предыдущая статья прорпор Следующая статья