Башкиров

Д. А. Башкиров

НЕЗАБЫВАЕМОЕ

Среди художественных впечатлений пятидесятых годов (а именно тогда я начал учиться в Москве) мало можно назвать явлений культурной жизни, которые оставили бы такой ярчайший след, как концерты Владимира Владимировича Софроницкого. Это выступления в Большом зале консерватории, но чаще — концерты в Малом зале, зале Дома ученых и любимом Софроницким Музее А. Н. Скрябина.
Словно сейчас вижу полутемный коридорчик музея и среди поклонников Владимира Владимировича, слушающих, как он играет В-dur'ную сонату Шуберта, примостившегося где-то в уголке Г. Г. Нейгауза... Критика наша часто пользуется в своих оценках понятиями: нельзя или можно простить, не полностью отразил-выразил, досадные помарки, неровность, нервность и т. д. Не избежал таких «школярских» оценок и Владимир Владимирович. Как меня коробили такие отзывы, которые в основу свою брали не главное, а детали. Именно выступления Софроницкого никогда не должны были вызывать желание вести «бухгалтерский» учет достоинств и недостатков.
Часто мы слышим прекрасных мастеров, блестяще играющих, рояль у них отлично звучит, фраза продумана и прочувствована от и до, но воспоминание об их выступлениях мгновенно стирается в нашей душе. С выступлениями Софроницкого было совсем иначе.
На его концерты мы шли, надеясь услышать нечто необыкновенное, то, чего не услышим никогда и ни от кого больше — в том числе от самого Софроницкого (ибо он был неповторим в каждом своем выступлении). Иногда это «нечто» проступало уже в начале концерта, иногда приходило только в конце программы, но и тогда, право же, несколько бисов стоили многих и многих образцовых клавирабендов. Мы внимали художнику-творцу, единственному в своем вдохновении.
Разве можно забыть в его исполнении Сонату ор. 111 Бетховена, «Симфонические этюды» и «Карнавал» Шумана, песни Шуберта— Листа («Мельник и ручей»!), пьесы Листа, Прокофьева, прелюдии Рахманинова, Скрябина (всего Скрябина!) и многое, многое другое.
В последние годы Владимир Владимирович часто болел и не всегда мог выразить себя на сцене до конца свободно. Люди, которые шли ради любопытства послушать «разок» Софроницкого, возобновить старые впечатления или впервые приобщиться к его искусству, могли попасть и на гениальный концерт, и на неудачное выступление. Но тем, кто был предан ему и старался не пропускать его выступлений, Владимир Владимирович дарил такие взлеты своей фантазии художника, каким трудно найти сравнимое в исполнительстве — скорее надо обратиться к живописи, скульптуре, поэзии.
Если считать, что одни выдающиеся пианисты в основном пользуются чисто фортепианной звучностью (А. Рубинштейн), другие берут за основу оркестровые краски (Ф. Бузони), а третьи совмещают и то, и другое (С. Рихтер), то рояль у Софроницкого звучал, как совершенно особый многотембровый инструмент, словно созданный им самим и ему лишь подвластный. Настройщики рассказывали, что Владимир Владимирович просил делать звучание резким, с металлическим призвуком настолько, что другие пианисты просто не смогли бы с ним управиться. Под пальцами же Владимира Владимировича рояль звучал сказочно. Особое прикосновение к клавишам, колдовство педализации — тайны, которые Софроницкий унес с собой, придавали звучанию неслыханное обертоновое богатство. Пианистическое мастерство Владимира Владимировича бывало просто невероятным, хотя, глядя на его руки, иногда казалось, что играть ему, должно быть, трудно, особенно массивную фактуру.
Прекрасно сознавая исключительность своего дарования, Владимир Владимирович на сцене и за сценой держался скромно, даже стесненно. Его, как бы не артистический, выход на эстраду
(напряженность в медленной походке, сжатые вместе ладони рук, отрешенное выражение лица без тени улыбки) создавали между тем гипнотическую связь с публикой.
А манера посадки во время игры — аскетическая, почти недвижная, в таком контрасте с полной напряжения и темперамента игрой — завораживала.
Художник легко ранимый, Владимир Владимирович чутко и иногда болезненно относился к реакции зала, хотя никогда этого не показывал публике. Помню один из концертов в Доме ученых. Все первое отделение Владимир Владимирович играл чудесно, особенно Сонату fis-moll Шумана. Казалось, что он явно в настроении. В антракте его близкие стали разыскивать знакомых музыкантов, в том числе меня, — мы должны срочно зайти в артистическую: Владимиру Владимировичу кажется, что публика не понимает его, нет должной отдачи, у него пропало настроение, играть дальше не хочет... Наши искренние восторги сняли напряжение и волшебство продолжалось...
Как теперь я жалею, что из-за моей робости знакомство с Владимиром Владимировичем ограничивалось артистической комнатой — ведь он сам говорил, что не раз слушал мои выступления по радио (концертов он последние годы жизни не посещал).
Еще одно воспоминание. В Малом зале идет вечер класса Владимира Владимировича. Взбегаю по лестнице и вижу: перед входом в зал, под мраморными досками отличия сидит Софроницкий — бледный, осунувшийся. Он так волнуется, что не в силах находиться в зале, слушает за дверью.
Ученики Владимира Владимировича рассказывают, как интересно и терпеливо работал он с ними. И все же мне кажется, что весь облик Софроницкого-художника не вполне совмещался с понятием педагога в обычном смысле этого слова. Воспитывать день ото дня, год от года студентов, не всегда выдающейся одаренности, для такого «избранного» как Владимир Владимирович было, вероятно, мучительной задачей. Как было бы прекрасно, если бы он вел, например, время от времени специальные курсы художественного мастерства, вдохновляя своим видением музыки наиболее талантливую молодежь...
Сейчас мы свидетели того, как имя Софроницкого становится известным, я бы сказал, легендарным, во всем музыкальном мире.
Недавняя история исполнительства знает замечательных мастеров, подобно Владимиру Владимировичу, почти не выступавших за пределами своей страны и по складу своей натуры не таких стабильных, как иные артисты признанного мирового стандарта. Так же, как мы считаем Владимира Владимировича непревзойденным исполнителем музыки Скрябина, в Германии чтут замечательного «шубертианца» Эдуарда Эрдмана, а во Франции вспоминают пианиста и педагога Ива Ната. Владимир Владимирович был при жизни нашим узконациональным сокровищем, хотя во всем мире было мало равных ему по силе и оригинальности дарования.
Теперь мир знакомится с записями его игры. Многие из них производят почти такое же магическое впечатление, какое оставляли лучшие выступления Владимира Владимировича. Иные, сделанные во время концертов, когда Владимир Владимирович был не в духе, или большинство «вымученных» студийных (которых Владимир Владимирович за редким исключением не терпел) способны лишь разочаровать несведующих. Надо ли выпускать широким тиражом все сохранившиеся записи Софроницкого — такой же спорный вопрос, как правомерность включения, скажем, в собрание сочинений выдающегося писателя некоторых его неудачных произведений, которых он и сам, кстати, не хотел публиковать (вспомним хотя бы дискуссию, возникшую в свое время по поводу издания всех сочинений А. П. Чехова).
А сколько исполнительских шедевров Владимира Владимировича вообще не записано — таких как «Блуждающие огни» (не этюд, а зловеще мерцающие, призрачные огоньки), «Исламей», Вторая рапсодия Листа и без всякой «ретуши» «а lа Горовиц» (великолепной в своем роде), производившая необычайно красочное впечатление.
Подражать Софроницкому, как это пытаются делать некоторые молодые пианисты, задача бесполезная. Мир его идей и чувств, так же как и способы их воплощения, — уникальны. Но все те, кому дорого живое исполнительство, яркая лепка музыкальной фразы, обостренный драматизм и контрастность образов, кто слышит и ищет созвучья красок, — всегда будут вдохновляться возвышенным и мужественным искусством Владимира Владимировича Софроницкого.

Предыдущая статья ----------- -Следующая статья