Петропавлов

М.Лебедева

ВСПОМИНАЯ УЧИТЕЛЯ...

1953 год. Мне 17 лет. Я студентка I курса Московской консерватории, с замиранием сердца иду по Новопесчаной улице на первую встречу с Владимиром Владимировичем Софроницким.
Я ещё не знаю, что все пять лет буду заниматься у него только дома, так как в тот период Владимир Владимирович чувствовал себя не совсем здоровым и ему было разрешено не приезжать на занятия в консерваторию.
Я подала заявление в класс Софроницкого не случайно. Он был любимым пианистом нашей семьи. Все годы, как я себя помню, мама, не будучи музыкантом, с восторгом слушала его игру, главным образом по радио, узнавала её, даже не слыша объявления исполнителя, и всегда звала меня. На концерты Владимира Владимировича в Большой зал Консерватории я ходила с детства с отцом. Я слышала игру многих пианистов, но от игры Софроницкого оставалось впечатление чего-то необыкновенного, завораживающего. Так не играл никто. Позднее такое впечатление оставила, пожалуй, только игра Рихтера и Горовица.
В свою первую встречу с Владимиром Владимировичем, остановившись у двери его квартиры, я услышала, что он занимается. Позвонить стеснялась, и долго стояла у двери. Когда он закончил - позвонила. В первый раз я совсем близко увидела Софроницкого. Дверь открыл пожилой серьезный человек, с немного уставшим лицом, безукоризненно одетый. Особенно поразили меня его ботинки - черные лакированные, как на концерте (по-видимому, я от стеснения больше смотрела вниз). Быстро поздоровавшись, он предложил мне пройти в комнату и поиграть. Я сыграла и посмотрела на Владимира Владимировича - лицо его было приветливым. Я успокоилась. Он быстро, не раздумывая, дал мне новую программу - до минорную фантазию Моцарта (отдельную), прелюдию и фугу Баха и концерт Сен-Санса.
Следующий урок был через неделю. Я много занималась и выучила на память Баха и Моцарта. И хорошо сделала. Владимир Владимирович не спросил, знаю ли я наизусть, а просто взял ноты и сел на диван. С тех пор я ни разу не приносила на урок невыученных произведений.
Первые два года заниматься у Владимира Владимировича было не просто. После школы, когда многое тщательно «разжевывалось», представленная самостоятельность была непривычна. И хотя сейчас я понимаю, что во многом это было очень полезно, так как воспитывало умение самостоятельно разбираться в авторском тексте, развивало исполнительскую инициативу, но тогда, я думаю, не только для меня, но и для других студентов это было довольно сложно. Владимир Владимирович, по-видимому, видел в своих студентах более зрелых и сознательных музыкантов, чем мы были на самом деле. В Ленинграде Софроницкий преподавал аспирантам, и мне кажется, что его подход был более естествен для людей взрослых, уже прошедших консерваторский курс. Но в Москве в те годы у него была только одна аспирантка - Е.Лифшиц, одаренная пианистка, окончившая консерваторию у С.Е. Фейнберга.
В тот же период (1953-1958) у Владимира Владимировича было два ассистента - В.М. Серов, впоследствии преподававший в институте им. Гнесиных, а после него В.М. Меркулов, затем возглавлявший радиокомитет. Оба ассистента, почему-то, никогда не присутствовали на занятиях Владимира Владимировича со студентами, а следовательно и не знали его указаний, заниматься с ними было неинтересно и не слишком полезно. Да и их манера преподавания была так далека от благородной серьезности Владимира Владимировича, что очень скоро я перестала посещать занятия с ними. Владимир Владимирович не возражал. Правда Серов по долгу службы аккомпанировал мне концерты.
Только к третьему курсу у меня наступило «прозрение»: я почувствовала уверенность в своих силах и занятия с Владимиром Владимировичем стали настоящими праздниками. С огромным подъемом я работала над си-бемоль-минорной сонатой Шопена, «Карнавалом» Шумана. Именно тогда Владимир Владимирович подарил мне на память свои фотографии с дарственными надписями.
К сожалению, хотя я никогда не говорила об этом учителю, на концертах я безумно волновалась, но очень старалась, чтобы он этого не замечал, зная, что и сам он волнуется за своих студентов. На зачетах и экзаменах, которые проходили всегда в Малом зале, комиссия сидела на балконе. Когда играли ученики Владимира Владимировича, он часто вставал и нервно ходил взад и вперед. Перед ответственными выступлениями он обычно устраивал нам - своим студентам - прослушивание. Заказывал класс в консерватории, чаще всего в воскресенье, когда народа там не было, приезжал с Валентиной Николаевной и обязательно приглашал Елену Александровну (дочь А.Н. Скрябина) - свою первую жену, с мнением которой очень считался, и втроем они слушали нас. Ассистентов никогда не приглашал.
За все время занятий я не помню, чтобы на уроках со мной Владимир Владимирович был особенно чем-то недоволен или раздражен, кроме одного случая, когда я проходила ми-минорную сонату Бетховена ор. 90. Он просил играть первую часть в значительно более медленном темпе, как играл сам, но для меня этот темп был абсолютно неприемлем. И как я ни старалась перестроиться, было ясно, что у меня это не получится, исполнение в таком темпе будет неестественным. Владимир Владимирович настаивал - я не соглашалась. Так и играла на зачете. Получилось удачно. Вид у Владимира Владимировича был довольный, он сказал, что всем очень понравилось, про себя - промолчал. Но обычно я никогда не ощущала давления с его стороны. Советы, объяснения, но не давление. Показывал Владимир Владимирович часто и изумительно. Копировать было смешно и просто невозможно. Но именно в это время становилось ясно, как собственное исполнение далеко от совершенства, что надо заниматься, пытаясь хоть немного приблизиться к тому ощущению музыки, что дано было Софроницкому.
Дома мне всегда говорили, чтобы после урока я записывала указания Владимира Владимировича. Я этого не делала, так как дело было не столько в конкретных указаниях, сколько в особом настрое, в чем-то таком, что записать было невозможно, тем более, что сами указания на следующем занятии могли быть и другими, в зависимости от моей игры, или настроения Владимира Владимировича. Хотя все-таки, конечно, очень жаль, что не осталось записей, потому что сейчас я понимаю, что все, что говорилось Владимиром Владимировичем, было крайне интересным.
На уроках Софроницкий говорил немного и только о музыке.
Вопросов, особенно незначительных, он не любил. Как человека очень нервного (а тот период особенно часто Владимир Владимирович чувствовал себя нездоровым) постоянное общение с учениками, по-видимому, нарушало то состояние относительного равновесия, которое он находил, занимаясь сам и погружаясь в музыку. Думаю, что именно поэтому он не любил педагогическую деятельность (не студентов, конечно), но вынужден был заниматься ею. Ученики же, часто не понимая этого, своей беспечностью или, наоборот, «мудрствуя лукаво», утомляли его. Поэтому к некоторым ученикам Владимир Владимирович относился достаточно прохладно, но, конечно, каждому старался помочь, насколько мог.
Будучи человеком неторопливым в своих движениях, он, провожая студентов, мог как-то очень быстро помочь надеть пальто, неожиданно быстро закончить разговор. Было впечатление, что он находится в каком-то ином мире, далеком от того, в котором живут обычные люди.
Часто приходя на уроки, я не сразу звонила в квартиру, а иногда подолгу стояла и слушала, как Владимир Владимирович занимается. Было очень обидно отрывать его от занятий, хотелось уйти, или наоборот, войти и слушать его, а не играть самой. Но, переступая порог квартиры, я видела перед собой своего учителя и часто забывала, что передо мной великий музыкант, и не ощущала чего-то необычного, того таинства, которое я слышала, стоя у двери. Владимир Владимирович «спускался на землю».
Мне не хочется писать о том, что я помню не совсем точно за давностью лет.
Частная жизнь Софроницкого мне не была известна. Многие старались проникнуть в неё, но я не была любопытна.
Я видела добрые отношения Владимира Владимировича и его жены - Валентины Николаевны, через которую ученики договаривались о времени занятий. Валентина Николаевна почти всегда сопровождала Владимира Владимировича, держалась скромно. Помню: однажды Владимир Владимирович протянул мне газету и показал портрет жены иранского шаха Реза Пехлеви, который приезжал с визитом в СССР. «Правда, шахиня удивительно похожа на Валечку?» - сказал он и сам, улыбаясь, долго рассматривал этот портрет. Вообще Владимир Владимирович очень любил видеть активное подтверждение того, что чувствовал сам. В этом была какая-то детская наивность. Однажды после концерта Гилельса я пришла на урок и он весело спросил, понравилось ли мне исполнение Эмиля Григорьевича. Я ответила, что очень понравилось. Посмотрев на лицо Владимира Владимировича, я увидела, что оно стало обиженным, как у ребёнка. Я мысленно отругала себя, но сделать ничего уже было нельзя, долго потом, обращаясь ко мне, после собственного концерта, особенно если он был удачным, Владимир Владимирович посмеиваясь говорил, когда я поздравляла его: «Но ведь Вы, кажется, больше любите Гилельса?!» Восхищение, вызванное его игрой и высказанное вслух было ему необходимо.
Владимир Владимирович знал, что он великий пианист, но спрашивая, понравилось ли то или другое произведение в его исполнении, проверял, должно быть, знают ли об этом другие. И в этом, возможно, кроется секрет постоянной напряженности, которая была так свойственна Софроницкому.
Однажды, это было в начале лета 1957 года, помню Владимир Владимирович был в белом костюме, он нервно ходил по комнате (по-видимому у него были какие-то неприятности) и он, обычно сдержанный, был очень взволнован. С горечью он сказал мне: «Ведь они не понимают, что Софроницкий - это последняя лирическая нота русского пианизма». Это я запомнила на всю жизнь.
Вот уже почти тридцать лет я живу на Новопесчаной улице и часто прохожу мимо дома, в котором жил Софроницкий. Не верится, что прошло столько лет. И хочется сказать слова огромной благодарности моему учителю, не высказанные в той мере, которую ощущаешь теперь, с течением времени. В юности мы часто воспринимаем как само собой разумеющиеся - любовь родителей, заботу и внимание учителей, забывая порой как многим мы им обязаны. Общение с Софроницким - замечательным, неповторимым музыкантом, определило очень многое в моем восприятии и понимании музыки, влияние его я постоянно ощущаю и в своей педагогической деятельности. (Так, одной из первых моих работ была статья о воспитании самостоятельности и исполнительской инициативы в классе фортепиано.)
Многие, знавшие Софроницкого, вспоминая, пытаются нарисовать его портрет не только внешний, но и проникнуть в его душевный мир. Это интересно, но думаю, что невозможно. Гениальность невозможно описать, её можно только констатировать, ощущать, её не передать словами.
В 1999 году, в апреле, когда отмечалось 99-летие со дня рождения Владимира Владимировича, я слушала запись его последнего концерта, замечательную, любовно восстановленную...
Это было больше слов. Это был - СОФРОНИЦКИЙ.

Предыдущая статья прорпор Следующая статья