Г. Г. Нейгауз


ВЛАДИМИР СОФРОНИЦКИЙ


Владимир Владимирович Софроницкий, бесспорно, принадлежит к числу любимейших в нашей стране артистов. Любовь эту он внушает не только широчайшим массам слушателей, но и строгим ценителям — профессионалам, музыкантам вообще, пианистам в частности. Если бы у меня было достаточно времени и досуга, я с радостью посвятил бы Софроницкому целую книгу, ибо я знаю мало пианистов, которые на протяжении десятков лет так глубоко меня занимали, пробуждали столько чувств и дум, так часто меня восхищали, просто были таким значительным событием в моей художественной жизни. Вряд ли я смогу в газетной статье дать хотя бы приближенное представление обо всем, что для меня связано с именем «Софроницкий», но попытка не пытка...
Впервые я увидел и услышал Владимира Владимировича тридцать восемь лет назад в доме ныне покойного профессора Московской консерватории Анны Павловны Островской. Он много играл, преимущественно Скрябина, играл чудесно, обаятельно и сам был при этом красив, как юный Аполлон!
Я, не сопротивляясь, сразу подпал под его очарование, от которого уже никогда не освобождался, да, впрочем, никогда и не стремился к этому. Мне тогда же стало ясно, что слухи о нем оправданны, что это явление исключительное. «Вот что такое красота, это именно и есть красота!» — эти простые мысли, скорее междометия, непроизвольно возникали в моей душе, когда я слушал его и в первый раз у Анны Павловны, и впоследствии на протяжении более трех десятилетий, много-много раз. Его игра вызывала какое-то особое, обостренное чувство красоты, сравнимое с красотой и запахом первых весенних цветов — ландыша или сирени, которые трогают не только сами по себе, но и как ожившее воспоминание о столько раз и всегда заново, всегда в первый раз пережитом и испытанном… Иногда эта красота приобретает у Софроницкого причудливые очертания орхидей, морозных узоров на окне в январскую стужу, сказочность северного сияния… Печать чего-то необыкновенного, иногда почти сверхъестественного, таинственного, необъяснимого и властно влекущего к себе всегда лежит на его игре... Его изощренность, не терпящая ничего грубого, крикливого, назойливого, слишком чувственного, слишком прямолинейного, слишком общедоступного и «обязательного» (пусть даже в лучшем смысле), не имела и не имеет ничего общего с болезненной утонченностью художника, отворачивающегося от жизни и ее правды. Эта изощренность приводит мне на ум скорее знаменитое изречение Альберта Эйнштейна: «Gott ist raffiniert, aber nicht bosarting» — «Бог изощрен, но не зловреден», чем мысли об «уходе из жизни», пессимистическом неприятии ее и т.д. Нет, эта «изощренность» есть один из прекраснейших цветов жизни, духовной культуры, одно из прекраснейших проявлений искусства, без которых оно никогда не достигает своих вершин. Красота Моцарта, Шопена, стихов раннего да и позднего Блока, изощренная красота Скрябина (и раннего, и позднего), Дебюсси — я бы мог привести еще много примеров из истории искусства — вот чему, мне кажется, родственно, близко искусство Софроницкого. Но не надо перечислений и аналогий. Хочется описывать большое явление в области искусства скорее в его первозданности и уникальности, чем в аспекте истории, социологии, хотя такой подход и тысячу раз оправдан, и правомочен, и необходим, и неизбежен.
Софроницкий прошел прекрасную пианистическую школу. Начав в детстве заниматься у знаменитого варшавского пианиста Александра Михаловского, крупного виртуоза и тонкого исполнителя Шопена, он впоследствии окончил Ленинградскую (Петроградскую) консерваторию у одного из виднейших наших профессоров, воспитателей талантливой пианистической молодежи — у Л. В. Николаева. Оба учителя привили молодому Софроницкому любовь к законченности отделки, безупречности техники, красоте звука и музыкальной фразы. Впрочем, думаю, что этими качествами пианист обладал «от рождения», и хорошая школа только успешно развила его природные данные. (Софроницкий рассказывал мне, что, когда он был еще мальчиком, в Варшаве его. долго слушал в смежной комнате поэт Александр Блок, и рассказывал это с большим волнением.).
Известность пришла к Владимиру Владимировичу рано (ему было приблизительно лет 20), но не носила того эпатирующего, «сногсшибательного» характера, который преобладает в начальной биографии многих выдающихся пианистов-виртуозов.
Круг его почитателей, начав с самых тонких, взыскательных ценителей музыки и фортепианного искусства, постепенно и закономерно расширялся, достигнув уже через несколько лет огромных размеров. На моей памяти любой концерт Софроницкого проходил неизменно при переполненном зале и при самых горячих и искренних овациях аудитории. Глубокое проникновение в свои творческие замыслы, умение передать какую-то «тайную черту» исполняемого, что-то свое, бесконечно свое, личное, пережитое, подслушанное где-то в глубоких и «темных» тайниках своей души, — вот что всегда привлекает и восхищает слушателя.
Можно с ним «не соглашаться», как принято говорить (ведь восприятие искусства так же бесконечно и разнообразно, как само искусство), но не внимать ему нельзя, и, внимая, нельзя не почувствовать и не осознать, что искусство это замечательное, уникальное, что оно обладает теми чертами высшей красоты, которые не так уж широко распространены на нашей планете.
Черты эти вы найдете в любом произведении любого автора, играемого Софроницким. Я не хочу этим выразить довольно трафаретное суждение, что он «одинаково хорошо» играет любого автора. Что значит «одинаково хорошо», и для кого «одинаково хорошо»? Его репертуар огромен, как, впрочем, у всех действительно больших пианистов. Вспомните при этом, как по-разному он играет и играл на протяжении десятилетий одни и те же вещи! И все-таки после нескольких тактов всегда можно было узнать, что играет именно Софроницкий.
Много лет тому назад я написал, что слушая его, поневоле вспоминаешь слова Гераклита: «Дважды не вступишь в одну и ту же реку». Это действительно так, Блок как-то писал, что Врубель сорок раз рисовал и перерисовывал голову своего падшего Демона и что некоторые варианты были гораздо лучше того окончательного, который мы видим в Третьяковской галерее. Явление это в точности напоминает мне то, что происходит с Софроницким, когда он в 50-й или 100-й раз играет какой-либо ноктюрн Шопена или Двенадцатый этюд Скрябина из ор. 8. Тут не только та вечная неудовлетворенность, я бы сказал, «ненасытность» настоящего художника, которая обычно именуется «поисками» (хотя в этих поисках гораздо больше находок, чем даже в лучших находках менее одаренных художников), тут, кроме всего, — я говорю о Софроницком — властвует закон концертного исполнения — закон мгновения, закон данной минуты, данного душевного состояния, данного переживания, который, как бы ни был высок стандарт художника в целом, непременно скажется на исполнении… В этих колебаниях исполнения сказывается, кроме всего остального, и искренность большого художника, его автобиографичность — он не может говорить неправду, и, если он в данный момент почему-либо находится в «надире» своего душевного состояния, он не может «делать вид», внушить слушателям, что он находится в «зените».. (Этот вопрос часто обсуждался в критике, достаточно вспомнить суждения о Мочалове или Леонидове.)
Я этим вовсе не хочу сказать, что в творчестве Софроницкого преобладает «дионисийское» начало (стихийное) в противовес «аполлиническому», о котором говорили еще древние греки. Наоборот, у Софроницкого, если уже рассматривать его в этом плане, скорее преобладает аполлиническое начало, что, однако, нисколько не мешает ему играть по-разному, так заметно по-разному (как бы создавая каждый раз новый замысел исполнения), что я с трудом назову другого художника-исполнителя, который умел бы так перевоплощаться, так изменяться, оставаясь всегда верным себе, всегда искренним, не заимствуя ничего извне… В этой «многоликости» Софроницкого, если допустимо такое выражение, я усматриваю высокое качество его искусства — оно говорит о богатстве его фантазии, о неисчерпаемом импровизационном даре, а ведь это самые необходимые, самые лучшие свойства исполнителя. Многие считают Софроницкого по преимуществу лириком. Может быть, это и так, но тогда хочется высказать еретическое суждение, что, вероятно, вся музыка целиком по преимуществу «лирика». С каким демонизмом этот «лирик» исполнял еще в молодости «Мефисто-вальс» Листа! Как он умеет выявить драматические коллизии в таких произведениях, как Фантазия f-moll Шопена, Соната fis-moll Шумана!
Когда вспоминаешь славный жизненный путь Софроницкого, вспоминаешь десятки, сотни его чудесных концертов, хочется поговорить о столь многом, о столь разнообразном, что поневоле «глаза разбегаются», чувствуешь полную невозможность выразить это словами и опять и опять вспоминаешь Гамлета — слова, слова, слова… Не лучше ли замолчать. Скажу лишь, если мне дозволено выразить одно сугубо личное впечатление, что из всего огромного количества слышанных мною в исполнении Софроницкого произведений мне как-то особенно, действительно на всю жизнь запомнились следующие сочинения: Десятая соната Скрябина, 24 прелюдии Шопена ор. 28 (это было давно-давно, вероятно, лет 25 тому назад), «Sposalizio» Листа, Восьмая (fis-moll) новеллетта Шумана, «Сарказмы» Прокофьева, Ноктюрн F-dur Шопена, «Сатаническая поэма» Скрябина. С этими сочинениями для меня навсегда связалось незыблемое, прочное и незабываемое ощущение: мир совершенен, мечта стала действительностью и хотелось вместе с Фаустом воскликнуть: «Остановись, мгновение» — пусть даже с риском разделять судьбу Фауста... Я не преувеличиваю — такие моменты, такие встречи с искусством, с «гением красоты» принадлежат к самому редкому, самому прекрасному, что можно испытать в жизни.
На этом хотелось бы окончить краткий разговор о Софроницком, об одном из величайших русских пианистов. Боюсь, что меня могут упрекнуть в подчеркнуто «юбилейном» стиле этой статьи. Но ведь и на солнце бывают пятна!
Многие считают, да и я сам иногда думал, что Софроницкому лучше «удаются» (какое несимпатичное выражение!) пьесы небольшие, чем большие, «длинные», особенно если они написаны в сонатной, циклической форме. Может быть...
Но вспомним те ослепительные «протуберанцы красоты», которые поминутно выбрасывает солнце Софроницкого, — с чем еще можно их сравнить! И разве не заставляют они забывать о всяких кругозорах, формах циклических и нециклических... Ведь бывают же мгновения, которые ценнее и прекраснее многих лет жизни... Итак — за красоту, за искусство Софроницкого!
Слава ему, бесподобному поэту фортепиано!

Предыдущая статья ------------ Следующая статья

Книги
В.В.Софроницкий

"Можно с ним «не соглашаться» ..., но не внимать ему нельзя, и, внимая, нельзя не почувствовать и не осознать, что искусство это замечательное, уникальное, что оно обладает теми чертами высшей красоты, которые не так уж широко распространены на нашей планете."

Г.Нейгауз

Записи
Главная страница
Информация
Hosted by uCoz